Каждый артист по-своему выражает себя в записях. Один выбирает наиболее яркие и эффектные произведения репертуара, другой стремится зафиксировать новое, еще не известное, никогда не звучавшее, третий уподобляется исследователю, глубоко вникая в творчество одного автора, одного стиля или жанра. В любом случае, однако, запись становится своеобразным автопортретом, демонстрируя нам то, как сам музыкант воспринимает свое творчество — его направленность и характер.
Говоря о Данииле Шафране, можно выделить одно неизменное условие: артист доверяет записи только то, что становится итогом целого периода исполнительской деятельности, то, что максимально откристаллизовалось, лишено всего случайного. Это не означает, конечно, некоего «абсолюта», раз и навсегда установленного музыкантом в своей интерпретации на пластинке: творческой манере Шафрана чужды инерция, статика, однозначность, он в постоянном и активном поиске, движении, совершенствовании. Вместе с тем, пожалуй, именно в записях идеально фиксируются и проявляются все творческие намерения артиста, самоуглубленность и внутренняя наполненность интерпретации проявляются здесь с максимальной силой.
Даниил Шафран — яркий пример музыканта романтического плана. Это не просто амплуа или определенное репертуарное «наклонение» художника, но его творческая позиция, отношение к искусству в целом. Концерты и записи Шафрана погружают нас в мир особой духовной сосредоточенности, самоотдачи, в сферу неразрывного соединения движений человеческой души и музыкальной выразительности. Искусство Шафрана является высоким образцом этически окрашенного творчества, становясь по существу не просто искусством, но образом жизни, способом восприятия мира — гармонии и дисгармонии царящих в нем сил.
Любителям музыки хорошо знакомы многие прекрасные записи артиста. Среди них — Шесть сюит Баха, Пять сонат Бетховена, Виолончельная и Альтовая сонаты Шостаковича, Соната Прокофьева. Но что бы ни играл Шафран, мы всегда ощутим в его интерпретации те неповторимые черты, которые определяют романтический облик музыканта. Это, прежде всего, яркая индивидуализированность, оригинальность, нестандартность высказывания, а также характерно обобщенный подход к исполняемой музыке, когда отдельные детали окрашиваются исполнительским видением целого.
Конечно, наиболее полно, интересно раскрывается Шафран в музыке композиторов-романтиков. Виолончелист выпустил целый ряд пластинок с записями романтической виолончельной литературы — своеобразную «антологию», в которую входят две сонаты Брамса, Соната Шуберта, «Пьесы-фантазии» Шумана, «Блестящий полонез» Шопена.
Виолончельная соната Шопена (соч. 65, 1846) — одно из немногих ансамблевых сочинений композитора и крупнейшее из трех его произведений, связанных с виолончелью. Первое — «Интродукция и блестящий полонез» для виолончели и фортепиано — было написано юным Шопеном для виолончелиста-любителя, князя Радзивилла, в имении которого он останавливался осенью 1829 года. Два других — Соната и Большой концертный дуэт на темы оперы Мейербера «Роберт-дьявол» — создавались в содружестве с известным французским виолончелистом и другом Шопена Огюстом Франшоммом. Четыре части Сонаты, написанной композитором в последние годы жизни, — зарисовки различных состояний, порой безмятежно-лирические, порой окрашенные безысходным трагизмом. В интерпретации Шафрана сильные образные контрасты музыки и ее заостренная эмоциональность проступают особенно ясно.
«Четыре строгих напева» Брамса (соч. 121) впервые звучат на виолончели; транскрипция сделана самим Шафраном. «Четыре строгих напева» — последнее сочинение Брамса. Оно написано в 1896 году для баса с фортепиано. Музыка разворачивается неспешно и сдержанно, но, как и всегда у позднего Брамса, мы ощущаем огромное внутреннее эмоциональное напряжение.
Итак, два поздних сочинения Шопена и Брамса — едва ли не самые глубокие страницы музыки прошлого века, романтической эпохи, окрашенной яркими личностными откровениями во всех видах искусства. Трактовка Шафрана прекрасно соответствует духу этих откровений; о ней можно было бы сказать словами немецкого поэта-романтика Людвига Уланда: «Необходимо огромное поэтическое богатство, чтобы отличиться в Романтическом. Творческий дух должен мощным волшебным жезлом постоянно вызывать новые и меняющиеся явления. При этом вовсе не имеется в виду, что это будет просто расцвеченный фейерверк, который слепит глаза перекрещивающимися огнями. Мы не хотим видеть, как перед нами надуваются цветные мыльные пузыри фантазии; в игре должно заключаться значение, в образе — божественная жизнь».
Александр Ивашкин